Такуан из Кото - Рю Чжун

засовом, и ворота отворились. Сонциана и его спутников пропустили во внутренний двор. Послушники тут же побросали свои труды и начали расспрашивать Сонциана, чем закончилось его путешествие к Синей горе. Сонциан же, взглянув на голодного Люцзы, ответил им так:

– Братья мои, я вам расскажу обо всём с превеликим удовольствием. Позвольте только мне и моим спутникам умыться с дороги. А как сядем ужинать, будет вам рассказ.

Монахи удовлетворились таким ответом и разошлись обратно по своим делам, поручив послушнику позаботиться о гостях. Послушник указал на украшенный затейливой резьбой домик:

– Пожалуй в гостевые покои, Сонциан-бханте.

Такое обращение польстило Сонциану, и его щёки порозовели. Он горделиво посмотрел на своих спутников и обнаружил, что Дзаэмона с ними в монастырском дворе не было. Монах-комусо внутрь монастыря заходить не стал. Он сел подле ворот и достал из мешка миску для подаяний и длинную флейту сякухати. Волки, что повсюду следовали за монахом, скрылись в придорожных кустах. За ними в кусты прыгнул и лисёнок, который всё это время сидел у Цунь Гуана за пазухой.

Сонциан помахал комусо рукой, но тот лишь покачал головой. Сонциан покачал головой в ответ. «Раз у него такой обет, не буду мешать», – решил он. И проследовал в гостевой дом, чтобы немного передохнуть с дороги.

Странствующему воину Чжу Люцзы отдыхать вовсе не хотелось.

– Ужинать когда? – спросил он монастырского послушника.

– Когда в гонг ударят, уважаемый! – ответствовал тот.

Чжу Люцзы огляделся и увидел у входа в обеденную залу большой круглый гонг. «Ага!» – смекнул он и сказал так:

– Спасибо тебе, уважаемый. Ступай по своим делам теперь!

Послушник склонил голову и побежал к другим своим братьям заканчивать приборку.

А Чжу Люцзы проследовал прямо к обеденной зале, у входа в которую блестел большой медный гонг. Он перехватил боевую палицу каумодаки поудобней и, хорошенько размахнувшись, ударил ею в гонг. От удара тяжёлый медный гонг затрясся так, что даже сидевшие у подножия монастырской горы вороны поднялись в небо.

Погрузившийся в медитацию настоятель недовольно распахнул глаза, но со своего места не встал. «Заново придётся начинать, с самого начала!» – ворчливо подумал он и закрыл глаза. Изо всех сил настоятель призывал Нефритового Императора или хотя бы одного из его Небесных Царей, но ничего у него не получалось.

Услышали гонг послушники и монахи. Они поспешили в обеденную залу, где обнаружили, что ужин ещё даже не начинали готовить. «Что вы так медлите!» – воскликнули монахи, прибиравшие монастырь. «Что вы так рано!» – недовольно ответили те, что были на кухне. Никто из них не остался довольным, и, чтобы это исправить, монахи сообща взялись за приготовление ужина.

Не прошло и получаса, как всё для ужина было готово, и в дверях гостевого дома возник послушник.

– Сонциан-бханте, – поклонился он монаху, – ужин готов.

– Вот как! – радостно сказал Чжу Люцзы, который к тому времени уже подумывал, не ударить ли по гонгу ещё разок.

Сказав так, Чжу Люцзы первым вышел из гостевых покоев. За ним последовали Сонциан с Цунь Гуаном. Дзаэмон же так и остался у монастырских ворот. Послушник трижды позвал монаха-комусо внутрь, но никакого ответа не получил. Он сообразил ответ сам и наполнил миску Дзаэмона свежеприготовленным овощным рагу. Дзаэмон поклонился и принялся за еду.

Его спутники тем временем расположились в обеденной зале, где им подали в точности такой же набор блюд, как и обитателям монастыря. Сонциан рад был привычной пище, о которой он порядком стосковался за время своих мирских путешествий. А вот на вкус Чжу Люцзы и овощное рагу, и жасминовый рис показались пресноватыми.

– Нет ли у вас чего повкусней? – поинтересовался он у одного из местных монахов.

– Отчего же! – сказал тот и поспешил на кухню, откуда в мгновение ока вынес груду обжаренных кукурузных початков, украшенных резными капустными листьями.

– Другое дело совсем! – обрадовался Чжу Люцзы и в одно мгновение умял всё перечисленное. – А ещё что-нибудь?

Монах удивлённо заморгал глазами.

– Нет больше ничего, – виновато сказал он, хотя вины его в том не было.

Чжу Люцзы погрустнел и зачерпнул ещё чашку жасминового риса, который показался ему теперь совсем постным. И тут его широкие ноздри уловили тончайший имбирный аромат, перемешанный с катайскими специями. Аромат доносился из двери, что вела в большую залу. Там были выставлены подношения паломников. Были там и жареные огурцы, и остро-пряная капуста, и маринованная в имбире стручковая фасоль, и много чего ещё. Паломники знали вкус настоятеля к хорошей еде и потому считали небожителей не меньшими гурманами.

– А там что тогда? – спросил Чжу Люцзы, показывая на источник аромата.

– Дары для небожителей, – не моргнув, ответил монах.

Рассказывать о том, что случалось на первый после праздника день с этими дарами, монах не стал.

– Так я и есть небожитель! – заявил Чжу Люцзы, от голода совсем позабыв о том, что был изгнан из Нефритового дворца.

Монах в ответ рассмеялся:

– Какой же ты небожитель, уважаемый! Не обижайся, но с таким-то носом дорога тебе закрыта на Небеса.

Громкий смех раздосадовал Люцзы, и он вскочил, озираясь в поисках своей булавы. Она, к счастью для монаха, осталась в гостевых покоях.

– Ах ты! – вскричал Люцзы.

Он подхватил миску и обрушил её на голову незадачливому шутнику. Тот без чувств упал на землю. Монахи и послушники в испуге разбежались по углам. От этого Чжу Люцзы обуял стыд, и он, выпустив миску, присел перед оглушённым монахом и стал приводить того в чувство.

Монах открыл глаза и тотчас взвизгнул от ужаса, увидев прямо перед собой похожее на свиную морду лицо странствующего воина.

– Извини ты меня, уважаемый, – виновато сказал монаху Чжу Люцзы. – Осерчал я. Не люблю, когда про уродство моё напоминают. Меня ведь и на самом деле изгнали с Небес. Правда, видать, глаза мне колет.

Сонциан присоединился к извинениям, и вскоре обиды были позабыты. Но как ни упрашивал Чжу Люцзы, ни одной даже крохотной маринованной сливы из большой залы ему не принесли. Потому, когда странствующий воин вернулся в гостевые покои, в животе у него бурчало от голода, а в голове – от разочарования.

В голове Цунь Гуана ходили совсем другие мысли. Весь вечер он вспоминал проделки, которые устраивал в монастыре Белой Горы, ещё будучи послушником по имени Хацукои. «Что бы мне и здесь этакого придумать?» – размышлял Цунь Гуан во время ужина. И в тот самый момент, когда Чжу Люцзы попотчевал неудачливого монаха по голове деревянной миской, Цунь Гуану в голову заскочила шальная мысль.

Когда трое